Ах какая прелесть!

Первый раз она явилась к нему во сне.
Отчего-то вдруг повеяло холодом, земля укрылась туманом, а издали и одновременно отовсюду донесся неясный звук, словно звенели у дверей храма колокольчики, звенели не тише, не громче, а ровно, даже ритмично, как от порывов ветра.
Позади послышался тихий вдох, шею защекотал ледяной ветер, но, стоило обернуться, как в руках оказалась лишь пустота - она снова была за спиной, как бы он ни поворачивался к ней.
- Поймай меня, - это был первый раз, когда он услышал ее голос - тонкий, будто птичий, шипящий, будто змеиный, мягкий, словно человеческий.


На второй день ей не нужно было звать его - он первый ждал ее там. Ждал, когда тихую равнину заволочет дымкой, когда смолкнут голоса птиц, стемнеет небо в его собственном мире, и на смену всем звукам придет лишь короткий, успокаивающий звон.
Туман сегодня был уже не такой густой, сегодня и ее шаги не были беззвучны - он мог отследить их по шуршанию замерзшей травы, что ломалась под ногами, будто сухие ветки. Стоило закрыть глаза, и они приближались - он уже успел понять, что от любопытства и короткого ощущения вседозволенности, что та чувствовала, шаг за шагом она подходила все ближе. В один из таких моментов, когда ее тихое дыхание замерло почти над самым его ухом, он резко вскинул руку, хватая почти наугад.
Раздалось шипение, лязг зубов, а спустя мгновение блеснули когти, раскраивая его руку с легкостью ножа, полоснувшего по маслу. Лишь краем глаза он заметил мелькнувшую тень, а после - вновь тишина, что слышно было, как кровь капает с ослабших пальцев на землю.
Четыре ровные глубокие царапины тянулись от самых пальцев до локтя. Напрасно он ждал ее на третий день.

На четвертый он опустился на землю, отламывая оледеневшую ветвь куста - холод сделал ее тверже камня. Он приложил ее к ладони, без труда разрезая кожу острием - тут же, одна за другой, появились на коже капли крови; появились, постепенно собрались на ладони, а затем начали стекать на снег. Разрезанная рука болела, но едва ли он продолжал чувствовать это, когда снова ощутил ее присутствие рядом. На этот раз она не подходила со спины - стояла перед ним, пока еще не так близко, но он мог разглядеть ее: тонкий силуэт высокой девушки с длинными волосами, белое кимоно казалось белее тумана вокруг, делая ее похожей на какое-то безумное видение. Она подходила осторожно, как хищник, чующий приманку в ловушке, но неспособный пройти мимо. Не сразу он заметил, как махнул у нее за спиной белоснежный лисий хвост, как повела она настороженно ушами, но все же направилась к нему.
То, что еще пару дней назад ее шаги были слышны, оказалось просто игрой китсуне - теперь она шагала бесшумно, словно дух, и не обращала на него, кажется, никакого внимания - зеленые глаза пристально глядели на распоротую ладонь и алое пятно на льду под ней.
Шаг, еще один, следующий - как хотелось вновь протянуть руку и схватить ее уже сейчас, словно еще мгновение, и вновь все, что ты увидишь - махнувший где-то вдалеке лисий хвост.
Ее ледяные пальцы коснулись его запястья сначала осторожно. Вздрогнули, отдернулись, а затем схватили вновь, подтягивая ко рту. Как она жадно пила - ни следа от девичьей непорочности, которая могла казаться поначалу! Настоящий вампир, оборотень, зверь, обличие которого могло затуманить голову любому; ровно до тех пор, пока не покажется лисий хвост - первый признак нечеловечности. О последних страшно было даже догадываться.
Теперь он видел ее совсем близко - она сидела перед ним на коленях, склонив голову, так что видно было и белые, как у него самого, волосы и лисьи уши, покрытые светло-серой шерстью, - он дотронулся до них рукой, - очень мягкой на ощупь, словно пух у птенцов. Настоящая китсуне, пока совсем молодая. Хвост у нее всего один, вместо девяти, но тоже только пока. Пройдет время, наберет эта лисица силу, наберут ее глаза хотя бы долю той злости и станут походить на глаза хищника - уже не дай бог тогда подпустить ее так близко к себе.
Будто услышав его мысли, она повела ушами и нехотя оторвалась от его руки. Он понимал ее - постоянно живя в таком холоде, будешь только мечтать о чужой горячей крови. Губы у нее покраснели, приоткрылись - видны были небольшие заостренные зубы; она смотрела прямо на него, смотрела так пристально и долго, что Гин не удержался - провел рукой от волос вниз по шее, лаская ее, но на самом деле самого себя, эту дикую свою сущность, готовый убить, не думая, любого, кто хотя бы раз ее увидит. Дичится, и когти у нее острые, а укус, должно быть, ядовитее змеиного, но главное - лишь знать, чем ее приманить.
Ласка не продлилась долго - будто одумавшись, исчезла она прямо из самых его рук, но Гин почти почувствовал, как хотелось ей остаться, как те царапины, что заалели после того, как оттолкнула она его руку, болели уже не так, как в первый раз.

Он не пришел ни на пятый, ни на шестой день - не спать двое суток было тяжело: Гин закрывал глаза, едва только предоставлялась возможность, не следил за отрядом на тренировке, делал ошибки в отчетах для Айзена. Капитан будто и не замечал ничего - вновь пропускал мимо ушей некоторый фразы, буквально сочащиеся едва скрытым ядом, формально в которых не обнаружишь ничего, но если вслушаться - за такое и выговором бы обычный лейтенант не отделался.
Сон сам звал Гина, а вместе со сном и она - шипела от негодования, царапала когтями лед, рычала и скалилась, так что не оставалось и следа от той призрачной девушки, что манила его за собой в первый раз - истинная сущность китсуне показывалась всегда, рано или поздно.

Когда Гин пришел туда на седьмой день, она уже была там. Была и ждала его - глаза сверкали злостью, хвост хлестал по бокам, будто у разъяренной кошки. Не приручить, но поймать ее оказалось очень легко - теперь она сама шла к нему в руки.
Ласкать китсуне, ровно что большую кошку - от страсти она могла бы на мгновение забыть последние осторожности, освободив волю, и разорвать тебя на куски. Опасно, но Гин рискнул, в последний раз погладив пальцами по ее волосам, за ушами, прежде чем провел между мягких губ. Первый укус последовал моментально - зубы больно прихватили палец, до крови, которую тут же и начал лизать ее теплый язык. Зеленые глаза мигом прикрылись, как от лучшего удовольствия на свете, а рука ее сама коснулась его, будто разрешая следовать дальше.
Лицо, шея, ключицы, грудь, ее живот, еще ниже - кожа там была белее молока, от нее совсем не пахло - ни человеком, ни зверем, - и только по этому можно было понять, что перед тобой дух. И дух этот, кажущийся поначалу лишь тенью, по сути настоящий сукууб. Ненасытность, разгоревшуюся у него в глазах, уже не погасишь, ее можно только утолить, дать ей то, чего она по-настоящему хочет.
Едва пальцы коснулись ее ног, развели бледные колени, как та зарычала, впиваясь когтями в его руку прямо через одежду. Она дернула хвостом, рефлекторно прикрываясь, но Гин только усмехнулся, проводя пальцами по шерсти у самого конца, чуть отодвинув его в сторону, поднимаясь все выше и выше, против шерсти, лаская уже у основания, там, где шерсть теперь становилась влажной.
Она хотела удовольствия только для себя, и Гин готов был дать его ей снова и снова, пока не превратилась в лохмотья его одежда от ее когтей, пока не стало больно двигаться из-за изодранной спины, рук, искусанной шеи, пока, наконец, не расслабилось тело этого демона в его руках, пока не легла ее голова к нему на колени. Уснула она так же быстро, как засыпает животное рядом со своим хозяином.
"Шинсо" - та простонала свои имя, когда он спросил, она готова была бы повторить его и сейчас, готова была бы объяснить все о его мече... она была готова на все ради него, но теперь торопиться было некуда. Теперь он может прийти сюда когда угодно, и лисица всегда будет ждать его - прирученная, привыкшая к рукам, будто домашняя кошка - нет в ней и части той ярости, что была минуту назад - та сейчас спала внутри нее вместе с ней самой.
Шинсо - он проговаривал это имя про себя, смакуя его на губах. Имя, которое она доверила только ему, как доверила свое тело, саму себя. И принадлежит она лишь ему, ведь та - часть его самого, его душа.
Даже когда Гин, гладя тонкое белоснежное горло, внезапно сжал пальцы на ее шее, глаза, две узкие щели, не распахнулись в ужасе, не застыли в злости или страхе. Лиса только зажмурилась, облизав тонкие губы, и вновь расслабилась у него на коленях - уйти от него она уже не могла.


Она не умела считать время, да здесь оно и не проходило. Час мог становиться годом, а месяц - мгновением, все измерялось лишь преображением мира вокруг. Но и он менялся редко - порой становилось чуть холоднее, ледяная трава колола ноги, порой сильнее клубился туман вокруг, а иногда, все чаще за последнее время, таял снег на земле, впервые позволяя зеленой траве принести сюда новый цвет. Ненадолго, но чем дальше, тем все больше держался он, прежде чем покрыться привычной коркой льда.
Однажды она заметила силуэт вдалеке. Другой, не Гин, - хоть тот и спал, но его не было здесь - и как такое могло быть, она не понимала, потому прижала уши, настороженно издали поглядывая на высокого человека с темными волосами, что глядел на нее. Глядел, а затем сделал шаг навстречу - этого хватило, чтобы, не дожидаясь больше, Шинсо в страхе бросилась от него.
В первый раз тут показался чужак, впервые за долгое время кто-то не испугался холода, стоящего вокруг. Схватывало жгучим льдом землю под ее ногами, когти от бессильной злости оставляли незаживающие следы на стволах деревьев. И пусть, скалив зубы, та бежала прочь, она знала, что этот незнакомец будет единственным, кто когда-нибудь сможет приручить их.